Bones heal. Pride stays.

Как-то оно смазанно, очень стремительно.
Так что клочками. Потому что таращит все равно.

1- Сядь.
Стою, смотрю в глаза, не дышу. Думаю, да - или нет?
- Сядь! - Рыком. Брови нахмурены.
Стою. Окурок огоньком куда-то в песок. Наверное, да. Вот, сейчас - наверное да.
Но это потасовка, короткая, в полутьме возле кабака, на краю чертова песчаного рва. Молча.
Мы оба - сплошные локти и колени. Не кулаки, не удары - короткие отрывистые тычки раскрытой ладонью. Валимся на песок. Спину вдоль позвоночника судорогой сводит.
Я уютно сижу на дне этой узкой рыхлой канавы, запутавшийся в рукавах косоде, с воротом в твоей руке. И тупо пялюсь на белые носки зимних ботинок.
Ты шумно дышишь где-то сбоку. Я же хочу прекратить дышать вообще.
- Ну вот. Ты все же сидишь. Не так, как я хотел. Но все же сидишь.
Сижу. Но и ты - тоже.
Думаю - хакама прожжет сигаретным углем. Думаю - или мою "драную кошку". Или твои черные брюки.
И молча пытаюсь подняться.

2- Не прикасайся ко мне.
У тебя в волосах запуталась сосновая иголка. И щеки в пыли. Тяну руку, пытаюсь смахнуть. Ловишь за запястье, отбрасываешь.
- Я сказал, не прикасайся! - Шипишь, как та ядовитая змея.
А я молча, настойчиво пытаюсь поймать лицо в ладони и смахнуть мелкую труху и пыль со щек. Несколько минут пустого сопротивления. Пустопорожнего. Потому что я не оставляю попыток.
Ты шипишь, и рычишь, и бьешься, как взбешенный зверь.
А у меня до сих пор в груди влажно и больно от кашля. И рука болит. Твоя. Наша. Правая.
"Кай", - жду, слежу за губами.
Младшая пытается встрять. Упрямая, дерзкая девчонка. Не воспитали родители. Не объяснили.
"Кай!" - думаю, уже жду, вот сейчас, когда я в очередной раз тянусь к твоим волосам, локтем прижимая твою руку к своим ребрам.
- Кай! - Рявкаешь ты.
И девчонка валится на песок, и заходится криком.

3На свитке мутной зеленью светятся иероглифы. Наследие предков, так?..
Лоб зудит, как будто я влез в куст ядовитого плюща. Хочется оттереть, смазать, содрать этот зуд. Это как знак принадлежности. Который ты стер по собственному желанию. Стер с меня. Почему? Потому что веришь, потому что хочешь, потому - что?
- Идиотизм какой-то... - Шепчу сдавленно, сипло. Улыбаюсь, как последний дурак.
"Птица в клетке" меркнет, испаряется. Я не вижу этого, но вижу, как ты смотришь в мое лицо. И не могу понять, что ты ощущаешь в этот момент.
Змея с запиской. Ты так удивленно смотришь на текст, момент разрушен - для тебя, для меня, для нас. И в груди, где-то глубоко, рождается дикий, неудержимый смех. Внезапный. Как будто меня держали в темноте, и только сейчас отпустили, сняли с лица мешок.
Ловлю тебя за руки, стараясь забрать проклятую записку, валю на спину, прижимаю к земле.
Ты мой, мой, я смею к тебе прикасаться. Я смею дразнить тебя. Я смею дышать за тебя и жить за тебя.
- Кай! - Выкрикиваешь первый раз в жизни.
Кай! Выкрикиваешь - первый раз мне.
А меня душит смех. Если присмотреться - в мутной белизне твоих глаз - зрачок в точку. Или я хочу верить, что это так. Наклоняюсь низко-низко - провокация, издевка, шутка, все вместе.
- Ои!.. - Говорю шепотом. - Поздно.
- Черт! - Ты растерянно... улыбаешься.
Вскидываюсь, щиплю за нос, и бегу от тебя, бегу через кусты, через тонкие ветки, обдирая щеку острым осенним листом. И внутри взрывается сверхновая, жжет на выдохе горло, изгибает губы улыбкой.
Клетки больше нет.

3Она сидит у палатки, сидит спиной ко мне. Слишком долго ждал, слишком долго не было.
Я готов что угодно отдать - у нее щеки мокрые. Не нужно быть богом, чтоб понимать это.
Мокрые. Черная краска под слипшимися ресницами, полосами. Мой протектор у колена. Достала, но не принесла. Не успела.
- Это будто доказать, что Бога - нет.
Она кричит на меня. Я намеренно холоден. Я отстранен. Я пытаюсь объяснить разницу. Но она не ощущается. Она не заметна.
На миг проскальзывает едкая, злая мысль - придушить девчонку. Придушить, своей рукой, здесь, сейчас, немедленно. Я неподконтролен, я ненаказуем, я - глава клана. И сей же момент - вместо пощечины. Я - смеялся. А она - плачет.
Мне - можно. А ей никогда нельзя будет.
И я пытаюсь объяснить, пытаюсь доказать то - во что верил. Что любил. Пытаюсь объяснить - что у меня только обстоятельства. А у нее - судьба. Но мы оба подчинены - судьбам, разным, кардинально. И говорить что-то настолько бесполезно. И больно. И горько. Что хочется развернуться, все бросить и уйти.
От деревни. От клана. От судьбы.
И я разворачиваюсь, и ухожу. Ухожу к кабаку, потому что продолжать невыносимо. И любые слова - будут не те.
- Брат! - Выкрик, и белый воротник в синем обрамлении.
Еще миг назад я шел, а тут шаг сбился. И сердце - тоже сбилось.
Ты сказал это. Сейчас. Сегодня. Здесь. Первый раз в жизни.
И я думаю - надо будет поддеть тебя, надо будет сказать тебе: "Ты сказал это, Тетсуя!"
Но все бегут, и я бегу, задыхаясь, хватая сухим ртом прохладный воздух.
И ребенок - мальчишка - Учиха. Ранен.
И Минато выдыхает: "Шаринган!" Восторженно, глухо. "У него активирован шаринган!" И вокруг люди Конохи. И мальчишке плохо и больно. И все апплодируют и смеются. И светятся чакрой ладони медика, которая пытается его лечить. А он закрывает лицо руками, и отворачивается, и кричит: "Не смотрите на меня!"
А я смотрю не на него, а на тебя. И я забыл, что хотел тебя подначить. И я думаю - "Сегодня ты сказал это".

Может будет еще, и еще может выложу сюда квенту.
Но пока побежал править себе спину.
Всем адью

UPD. ХьюгобарбараБольшая часть детективно-романтических историй начинается с женщин.
Наша история банальна, поэтому пусть она начнется тоже - с женщины. С двух женщин.
Одна была из Старшей ветви и женой тогдашнего главы клана - Хьюга Такеро. И родила ему сына, Тетсую. Который - не нужно было даже сильно присматриваться, чтоб это понять - был ребенком совершенно не здоровым, и не имел большого шанса прожить даже до года.
Вторая была женщиной из Младшей ветви и ничьей, в сущности, женой давно уже не являлась - только случайной любовницей лучшего друга Такеро - Рейджи. И тоже родила сына - в ту же самую ночь, когда родился ребенок Такеро. Единственная близость с нелюбимым мужчиной была использована по полной программе.
Порочащая связь основывалась на большой и чистой любви Рейджи к девушке, и на жажде этой девушки повлиять на ситуацию с ее младшим братом, которому вот-вот должны были нанести на лоб печать. Предприимчивая молодая особа (бывавшая замужем, но вдовая) рассчитывала надавить на Рейджи, шантажом вынудив "единственный раз" нарушить законы семьи.
Получивший на руки плод своей любви, отец мальчика, которого мать назвала Тсутому, пребывал в удивленно-радостном расположении духа недолго. Ровно до того момента, пока девушка не сообщила ему, почему позволила этому ребенку родиться.
Рейджи, в ужасе, пришел разговаривать с лучшим другом. У него невеста, у него скоро церемония бракосочетания, а любовница, твердившая, что будет любить до гробовой доски - вырыла собственноручно ему могилу.
И Такеро пришел к единственно верному решению... которое повлекло за собой не прецедентное исключение из правил, строившихся многими десятилетиями. А многократное их нарушение.
Браки среди Старшей ветви семьи и Младшей - запрещены. Дети, рожденные от подобной связи, автоматически причисляются к Младшей ветви. Но ни о каком браке речь идти не могла - в жизни Рейджи все и без того было расписано едва ли не на год вперед.
Было принято решение назвать Тетстую - как более слабого ребенка - преждевременно рожденным сыном Рейджи. В то время, как его собственный сын должен был стать "ребенком" Такеро.
Но когда Такеро пришел забирать грудничка, все сложилось более, чем непредсказуемо. Девушка не пережила злость главы клана. Вместо того, чтоб отвечать, согласно этикету, и подчиниться беспрекословно - начала торговаться и кричать, бестолку защищать дитя. Скандал перерос в потасовку, и уже в процессе Такеро плавно пришел к выводу, что молодую мать проще будет удавить совсем, чем заставить снова подчиниться. Официально имело место превышение самозащиты - вроде бы женщина провела себя агрессивно. Неофициально - Такеро просто смотрел, как она выгорает от боли под воздействием активированной печати.
Не вынеся позора, вкупе с осознанием судьбы, ожидающей его ребенка, и смертью предавшей его любимой женщины - Рейджи покончил с собой незадолго после бракосочетания. Земля забрала последнего свидетеля порочной истории - и мать Тетсуи и невеста Рейджи, обе поклялись, что никогда не раскроют тайны детей.
В сущности, ребенка можно было бы убить точно так же, как и его мать, и удалить все возможные проблемы, которые он мог повлечь за собой в будущем. Однако, Такеро был куда боле далекогляден. Соединив мальчиков печатью и медицинским дзюцу, смысл которого был в том, чтобы от здорового ребенка переносить жизненную энергию и чакру к больному. Таким образом Тетсуя мог бы остаться жив, а Тсутому, рожденный так неуместно и, в сущности, во вред - принес бы пользу Старшей семье. Зачахнув со временем, как увядающий цветок, рядом с набирающимся сил Тетсуей.
Смерть Рейджи открыла Такеро удачную возможность держать родного ребенка максимально близко, и заботиться в полной мере, не прикидываясь относительно безразличным к его судьбе.
Такеро рассчитывал воспитать для своего сына батарейку - не друга или брата. И с самого начала мальчики были введены в курс дела, кто здесь кто. Тсутому вынужден был скрывать печать и, пусть даже, внутри клана и за его пределами они выглядели и вели себя, как равные, но стоило остаться один на один, и любое общение превращалось в противостояние и конкуренцию, пропитанную взаимной ненавистью.
В последствии Тсутому - дитя Старшей семьи и Младшей - получил печать. Символ принадлежности к младшей ветви был поставлен на его лбу не для того, чтоб в последствии мальчик знал свое место. Его воспитывали, как дитя Старшей семьи. Печать стояла затем, чтоб со временем юноша был под контролем Такеро или Тетсуи - он неизбежно начал сопротивляться, и первая же стычка закончилась кровопролитием. Тсутому до полусмерти избил своего младшего брата. Потому что с последним его связали не только именем семьи, но узами куда более крепкими.
Злость, постоянно копившаяся в Тсутому - тоже не осталась при нем надолго. Оба мальчика конкурировали даже на уроках в школе, воевали за признание так, будто от этого зависела их жизнь. Не гении, но наделенные вниманием и старанием, они учились быстро.
И рано или поздно должно было статься так, чтоб полученные навыки были применены на практике. По отношению к человеку, вызывавшему наибольшую ненависть.
Тсутому убил приемного отца. Вымотанный, раненый, притащился домой, сообщив приемному брату: если тот его сдаст перед семьей - они оба трупы. От немедленной мести Тетсуи парня спас только однозначный факт. Если умирает Тсутому - разрывается действие печати, и оба умирают единовременно. Потому что у печати была и своя негативная сторона - любые ранения, получаемые донором - получает и рецепиент. У Тетсуи не было другого варианта, кроме как согласиться покрывать приемного брата.
Доказать что либо при условии наличия свидетеля, могущего подтвердить алиби - никто не смог. И даже если у кого-то теплились подозрения - история была замята. А Тсутому по праву занял место своего приемного отца.
Большой клан хранит большие тайны.

@настроение:

@темы: Нарутрип!, Корябалки