Серия первая. Про ДалиюБессмысленная бытовуха, G
Звонок будильника на тумбе рядом с кроватью, и только спустя несколько секунд над его плечом протягивается рука, чтоб отжать кнопку. На какое-то время становится тихо. А потом Далия за его спиной осторожно выбирается из-под одеяла. Ему вставать на час позже, и она вроде бы знает, что Шеридан уже не спит, но все равно всегда осторожничает.
Он выходит вслед, в ванную, уже через десять минут, когда сон окончательно растворяется с кончиков ресниц. Сползает по косяку прямо на пороге, садится на теплую плитку и сонно трет ладонью лицо, смотрит сквозь пальцы на размытый абрис фигуры за матовым, в брызгах воды, стеклом.
- Омовенная Венера... - Произносит так, чтоб Далия слышала. - Не могу оторвать свой взор от твоей неземной красоты...
Дверца приоткрывается, из кабины летит мочалка, вся в мыльной пене. Далия смеется:
- Бандит! Нечестно подглядывать!..
- Не могу удержаться. - Шеридан тоже улыбается, скрестив по-турецки ноги, стирая со щеки и волос хлопья пены и теребя мокрую воздушную мочалку в руках.
- Дай вытереться... - Голос из-за стекла. - Сделаешь мне кофе?
Он поднимается, сдернув с крючка полотенце. Приоткрывает дверцу кабины, обдаваемый горячим влажным паром. Отдает полотенце, целует бархатное плечо.
- Сделаю.
И уходит в кухню - делать кофе и тосты.
Они завтракают молча, сидя за столом напротив друг друга. У нее работа, у него операция через три с половиной часа. Их обоих очень ждут, но они не спешат. Не нужно отвозить Меган в детский сад, не нужно собирать ей завтрак, следить за тем, как она чистит зубы и завязывает шнурки на кедах. Меган у родителей Шеридана.
- Мы договорились, что я к ним заеду, и они завезут меня домой. Кетлин говорила, что она там приготовит что-то, чтобы ты ел... Как вроде я готовить не умею... - Далия качает головой, слабо улыбается.
- Ты замечательно готовишь. Просто она всегда пытается меня чем-то закормить. Наверняка очередной пирог с какой-нибудь тыквой. Терпеть их не могу. - Шеридан гримасничает, чтобы вызвать еще одну улыбку - как поощрение, как бонус. - Ты машину когда свою заберешь с СТО?
- Сказали завтра уже можно. Не курил бы ты на голодный желудок... - Убирает вбок пачку сигарет, прикорнувшую в чистой пепельнице со вчерашнего вечера. Шери послушно кивает, убрав руку, которой тянулся за допингом, сцепляет вместо этого пальцы в замок. Далия допивает свой кофе.
- Позавтракай пожалуйста. А не как всегда... - Ставит чашку в раковину, идет в коридор, обувается.
Шеридан идет следом, прислоняется плечом к стене, слушает мелодичный перестук каблуков, когда Далия отходит к трюмо, поднимая сумочку, набросив ремешок на плечо и поправляя волосы перед зеркалом.
- Прощальный поцелуй. - Трогает пальцем еще не бритую щеку, улыбаясь. И наклоняется, чтоб было удобней целовать.
- Не опоздайте на работу, доктор Коллинз. - Далия стирает персиковый след помады с его щеки, костяшками пальцев трет по щетине, намекает. Шери молча кивает, фыркнув тихонько. - Звони мне. - Продолжает и одновременно заканчивает Далия, прежде чем выйти из квартиры.
Щелкает замок, звук шагов в коридоре. Шум лифта.
А Шеридан стоит в дверях, держась за ручку, улыбаясь идиотом и сквозь ресницы глядя на точеный женский силуэт на лестничной площадке, тонущий в лучах утреннего солнца.
Он будет скучать.Серия вторая. Про клиникуТупая эмоционалка, смерть персонажа, PG
- Зашивайте. - Голос из-за медицинской маски глухой, тихий, бумажно-мягкий. Еще какое-то время Шеридан стоит за спинами медсестер и своего интерна, следя попеременно то за их работой, то за показателями аппаратуры в изголовье хирургического стола. Слушает мерный сердечный ритм, воспроизводимый машиной. Дурацкая, лентяйская практика - отдавать последнюю часть работы в чужие руки. Но к концу операции спина болит так, что хочется выть. И он капризничает - он, молодой хирург, еще не так давно сам бывший интерном. "Хирург от Бога".
В операционной тихо, а за дверьми предпокоя уже слышно суматоху. Она угадывается, как шум сквозь вату, едва слышная, но ощутимая и тревожная. И слыша ее, под невольный ее аккомпанемент, Шеридан сбрасывает перепачканный халат, сдергивает перчатки и маску, снимает шапочку, оставаясь в форменных брюках и футболке из хрустящей, фисташково-зеленой ткани, пахнущей стиральным порошком и горячим утюгом.
Моет руки. Сейчас можно в душ, переодеться, и кружку кофе. Но прежде нужно выйти к родственникам, и сказать, что все в порядке.
На поверку суматоха в коридоре была куда более существенной, нежели казалась. Каталки завозят одну за другой, и через одну - на одежде и медицинских чехлах алые пятна. Ортопедические воротники. Шины. Кислородные маски. Выбитые зубы и заплывшие краской подбитые глаза. Цветники синяков, ссадин и рассечений.
- Чего стряслось? - Шери останавливает первого попавшегося дежурного, уходящего к выходу, чтоб вернуться в машину скорой помощи.
- "Мясорубка" на мосту. Еще машины четыре где-то в дороге. Рук не хватает.
Короткая отмашка, мельтешащий в коридоре народ - на ногах, на креслах и на каталках. Плачущий ребенок. Рук не хватает.
Шеридан заглядывает в каждую дверь, отрывисто спрашивает, нужна ли помощь. И уже на третьей впадает в невольный ступор. Спокойное, уверенное сердце пропускает удар и ухает куда-то в пятки. Мгновенно прошибает холодный озноб.
- Далия!
- Выведите его отсюда!
- Далия!
И пока Майк выталкивает его за дверь, и держит его:
- Мы справляемся! Справляемся, слышишь?! Тебе нельзя!
Шеридан видит обломок арматуры, выходящий из груди, и хлопья кремовой шелковой блузки, и сбившиеся кудри, и мутный, влажный взгляд через полуопущенные ресницы.
Он был уверен. Он готов был поклясться.
Что видит, как она дышит.
Что слышит, как бьется ее сердце.
- Далия!.. - Он стонет и воет, и стискивает зубы, и сжимает кулаки.
Но самое страшное приходит спустя минуту, когда откатывает первый шок.
"Я к ним заеду, и они завезут меня домой".
Он мечется между каталок, бьется слепым обожженным мотыльком в двери приемных. И боится дышать. Нужно найти. Прямо сейчас - нужно найти. Немедленно.
Майк ловит его в коридоре, тащит в сестринскую. Отпаивает водой.
- Нужно поговорить с родственниками пациентов.
- Далия... - Он смотрит на Майка с холодным ужасом в глазах. Белый, пепельный, полотняный. - Там Меган... С ней была Меган... Ее нет...
- Мы не можем принять всех. Она в другой клинике. - Майк говорит уверенно, но у них обоих нет повода верить этой уверенности.
- В другой клинике... - Эхом повторяет Шеридан, и чует, как внутри все леденеет, покрывается коркой инея.
- Нужно поговорить с родственниками пациента. - Майк повторяет, как заведенный, надеясь переключить. Отвлечь.
- Надо. - Соглашается Шери, но продолжает сидеть. Минуту. Две. Пока не встает механически, оставив стакан. Выходит к лифтам, в кабине спускается в зал ожидания.
На диване - женщина и мальчик, лет семи. Ребенок спит. А у его матери лицо цвета, наверное, такого же, как у самого Шеридана.
- Что? - Исторгают сипло и ломко яркие, густо накрашенные губы. Алые, как кровь. - Что с ним? - Ее пугает один только вид врача, она ждала больше трех часов, она не уверена. И ей тоже страшно. - Что с ним?!
Они смотрят друг на друга чуть меньше минуты. У Шери внутри - вакуумное подпространство, засасывающее в себя всю окружающую вселенную. Пустота.
Он кашляет, проглатывает ком в горле.
- Операция прошла успешно. Состояние стабильное.
Она молчит несколько секунд, затем неуверенно улыбается, и сдавленно, радостно смеется, разбудив тем самым мальчишку. От слез течет тушь в уголках глаз.
А где-то на пятом этаже тоскливо захлебывается на одной ноте машина жизнеобеспечения.Серия третья. Про кладбищеСырое, пока не передумал. Тупая эмоционалка, бессюжетка, G
В каждой коробке - по белой, фарфоровой урне. В каждой урне - то, что осталось от человека. Около двух с половиной килограммов пепла. Он держит их все - почти десять кило... любимых. Тех, с кем ссорился, и мирился. Кого любил, на кого злился и обижался. За кем скучал.
Арти вынужден сам распечатывать каждую коробку и закладывать урны в могилу, потому что у Шеридана нет на это никаких сил. Арти отбирает их у него по одной, а Шеридан сидит на газоне перед четырьмя ячейками, потому что стоять просто не может. Сидит, и держит на коленях коробки. И внимательно, слепо и механически следит за тем, какую именно сейчас берет Арти. И какую закладывает в ячейку работник кладбища. И которую накрывают гранитной квадратной крышкой, запечатывая навсегда. Это невыносимо - наблюдать за происходящим в этой траурной тишине. Но он все никак не может осознать это до конца, поэтому глаза у него до сих пор сухие.
И Каллен, стоящий позади него, тоже считает, что лучше бы он плакал. Только все равно стоит и молчит. Жует так и не зажженную сигарету, да стискивает кулаки в карманах потертых джинсов.
- Шери?.. - Арти нависает, упирается ладонями в колени.
А Шеридан в странном отупении смотрит на наклейку. "Далия Коллинз". Она последняя. Так быстро. Серые глаза и волны каштановых, с пропалинами мелирования, волос. Молочный, сладкий, женский запах и тяжелые сладкие духи.
- Шери. - Как тяжелый якорь, тянет обратно грудной знакомый голос.
- Не надо. - Просяще-жалобно. И одновременно с леденящим спокойствием. Он не может оторвать взгляда от этикетки.
- Сам? - Спрашивает Арти, не думая выпрямляться. Наивный.
- Не надо. - Повторяет, как заведенный. Как заевшая, треснувшая пластинка. Даже интонации те же.
- Шеридан, ее нужно похоронить. - Арти приседает на корточки, касается его плеча. Другой рукой тянется к коробке, мягко пытается забрать.
- Не надо... - Голова поднимается, и пальцы на картонных ребрах уже судорожно напряжены. И плечи тоже. Под белой, отутюженной рубашкой.
- Шери...
- Нет! - Выкриком, воплем, из груди, откуда-то из сведенного судорогой горла. Отшатывается из-под ладони, рывком отстраняется, едва не теряя равновесия, падая спиной на колено Каллена, опираясь о его ноги.
- Шеридан! - Тоже поднимает голос Арти, потянувшись к нему, пытаясь поймать, удержать. Отрезвить. Пока не поздно.
- Нет! Нет! Нет! - Мотает головой, зажмурившись, одной рукой прижимая к груди коробку, другой упираясь в плечо неумолимого Арти, который тянет на себя, заваливает коленями на траву, лишает равновесия. И уже на его груди давится сиплыми криками, переходящими в сухие рыдания, зажимая между ними яростно любимую, и такую ненавистную коробку с урной. С последней.
Каллена давно уже нет за спиной - он удрал, убежал позорно, как поджавшая хвост шавка. И дубасил, бил кулаком шершавый дуб в глубине кладбищенского парка. Там, где не слышно было дикого, звериного воя.
Как у Арти сил хватило не заплакать?.. Потому что Кэл давился сейчас горькими, едкими слезами. Плакал, наверное, за них всех. За Шери и за Далию, и за маленькую Меган, и за Кетлин с Джорданом, и за смелого, сильного Арти. Плакал, потому что такой смелостью Господь его не наделил.Серия четвертая. Про апатиюТуева хуча запутанных описаний, никаких диалогов, эмоционалка, PGВ квартире очень тихо, но все двери открыты, и слышно, как где-то в кухне шумит вода, и Арти говорит что-то Каллену. Слышно, как шуршат очистки картошки, как шипит и булькает на столе электрочайник, разогреваясь. Шторы в спальне задернуты, в комнате царит спокойная бархатная полутьма, отсюда вынесли все часы, и теперь, без тиканья стрелок, тишина кажется еще более давящей. И можно притвориться, что это просто предрассветный час, что скоро нужно вставать, и идти на работу. Что вот-вот привычно зазвенит будильник и над плечом протянется рука, отожмет клавишу...
У Шеридана добровольно-принудительный отпуск. Бесконечный предрассветный час. Он бы рад продолжать вкалывать, потому что в клинике шумно, и много людей, и есть повод держать себя в руках... Но в этих руках тремор такой, что с большей вероятностью он привнесет больше вреда, чем пользы.
Телефон молчит уже неделю, ему не звонит категорически никто. Начальница не смотрела ему в глаза, когда он пришел в клинику на следующий день, после аварии и опознаний. Просто вызвала к себе в кабинет, и сказала:
- Иди в отпуск.
И почему-то в этом "иди" Шери услышал такое созвучное, но просящее "уйди". Скройся. Чтоб мы тебя не видели, чтоб ты не давил нам на мозги. Чтоб мы не чувствовали себя виноватыми. Мы все.
Майк прикидывался тенью, и если главврач просто не смотрела в глаза, то Майк даже не поднимал головы. Видно, не понимал, что ни в чем не виноват. Все равно ложь ничего не изменила. И не смогла бы изменить. Просто слегка затянула агонию.
Опознание не заняло много времени. От отца не осталось почти ничего. Он сидел за рулем. Шеридана даже не провели в морг. Просто перечисляли шрамы-родинки, какие смогли рассмотреть на изувеченном теле. Упомянули татуировки.
Холодный металлический стол в приемной, неудобный пластиковый стул, несколько минут ожидания. Сочувствующий, лживый взгляд эксперта по ту сторону этого стола. Ворох бумаг. Бесконечные подписи на бланках.
У Кетлин были множественные переломы, внутреннее кровотечение, гематома на лобной доле. Кровоизлияние. Она скончалась до того, как приплющенную гармошкой машину разрезали, чтоб добраться до пассажиров. Единственной, кто на тот момент была еще жива в раскуроченной жестянке - Далия. А Меган не спасло даже то, что ее она попыталась закрыть собой. Их обоих, как бабочек, нанизало на осколок арматуры. Того, что не хватило взрослой женщине, девочке было более чем достаточно. Ребенку переломили ключицу, чтоб снять с матери, не смещая сам обломок. Металл, порою, может быть так непредсказуем.
Посмотреть на это ему так и не позволили. И подсознательно он был, наверное, благодарен смотрителю в морге, что тот дошел до скандала, но не дал задрать простыни, и даже не показал фотоснимки, оставив неудовлетворенным нездоровое любопытство. Хотя позже Шери пришел к выводу, что лучше было бы единожды это увидеть, чем мучиться предположениями различных вариаций на тему, которые еще долгих полгода преследовали его в кошмарах.
Тогда Арти и Кэл ночевали с ним. В первую ночь после аварии. Зажав между собой, наверное, не заснули ни на минуту, пока Шери то выключался, то снова выныривал из тяжелой дремы, судорожно вздрагивая.
Они ночевали и вторую ночь. И третью. И четвертую. И все ночи после. Потому что единственная попытка заснуть одному привела к приступу истерики уже на утро, когда только спустя час после пробуждения до Шеридана дошло, что все это ему не приснилось, и Далия не на работе, а Меган - не в саду.
И сидя на кухне, держа в ладонях чашку кофе и опустив голову, весь в своем собственном унижении, он просил их - не спать в гостевой. Горя от стыда, как школьник. Ему было страшно.
И с ним спал Арти, потому что Кэл признался, так же тускло и глухо, что ему страшно спать с Шери. Что он не может заснуть, и лучше сдохнет, чем проведет рядом хотя бы еще одну ночь. Потому что на тумбе справа, у изголовья, неизменно стоит картонная коробка, так и не распечатанная. И стоит ее сдвинуть - жди скандала. И потому что Шеридан спит так, будто всю ночь его на части рвут черти. И потому что у Арти на плечах и груди полно синяков, потому что он спит к нему лицом.
Каждый день похож на предыдущий, с тоскливыми посменными "дежурствами" в полутемной квартире похожего на призрака Шери. Работает только Арти, зато у Каллена - масса свободного времени. И, скорей всего, уходя к себе, он напивается, или трахается с очередной куклой, подцепленной в баре. Потому что потом от него пахнет пивом, или виски, или дрянными дешевыми духами. А прокуренный насквозь Арти, пока его нет, бесцельно шатается по комнатам, и тайком собирает вещи Далии и Меган, стараясь локализовать как-то их местонахождение, собрать все в одном месте, чтоб Шеридан не натыкался на них все время, и не впадал в болезненный мучительный ступор.
И только на исходе второго месяца шаль, похищенная Арти из спальни, наконец, остается лежать в корзине все утро, и день, и вечер, не возвращаясь на свое место, под подушку. И Шеридан не предпринимает больше попыток зайти в детскую. Начинает, наконец, выходить из тусклой, слепой апатии; за пределы квартиры, чтоб самому купить сигарет. Чтоб взять вина и сидеть в сквере, тянуть терпкий алкоголь прямо из горла, доводя друзей до паники, потому что мобильник выключенным остался дома. По привычке - все равно звонков нет.
И в спальне больше не задернуты все время шторы, и коробка с тумбы переехала в сейф. Но Шери все не спешит улыбаться. Он все еще кажется замкнутым в себе и пустым, как брошенная новорожденной бабочкой куколка - упорхнуло что-то, исчезло, только яркую пыльцу воспоминаний об улыбке оставив в мягкой носогубной складке.
Все чаще была застеленной постель, и Шеридан валялся уже на одеяле, а не под ним. Хотя разговоров все так же мало, и они короткие, будто вынужденные, или виноватые. Как будто им нечего сказать друг другу. Слова не идут, липнут к губам и к нёбу, застывают тонкими мокрыми нитями между зубов.
- Давай поедем?.. Возьмем фургончик Арти и поедем. Как летом, после выпуска из колледжа... - Каллен предлагает это внезапно, лежа на его плече. И Шеридан лежит на плече Кэла, поперек кровати. И они соприкасаются щеками, и можно ощутить дыхание друг друга. - Можно будет притвориться, что ничего не было... Что тебе семнадцать... и что все в порядке. Давай поедем?
- Давай. - Бесцветно отозвался тогда Шеридан.
И они поехали. И он притворился. Но, в любом случае, притворство не имело шансов стать забвением.Серия пятая. Про дружбуPOV Арти, бессмысленные диалоги, R
Арти не нужно оглядываться, чтобы их видеть - он сидит на водительском сидении, упираясь коленями в руль, и изредка смотрит в зеркало заднего вида. Его терзают двойственные чувства. С одной стороны - странная нежность смешана с ревностью, безосновательной, но жаркой. Вроде бы они оба принадлежат ему без остатка, они - его всё, но сейчас оба принадлежат только друг другу. С другой стороны - тупой, тянущей тревоги, едва ли не граничащей с раздражением. Шеридан сейчас настолько безволен, что согласен почти на все. И Каллен горд собой, вызывающе и сладко, как может быть горд собой бес, уведший очередного праведника на стезю греха.
Они оба пьяны - и Кэл и Шери, первый лишь слегка, второй, судя по всему, основательно. Фургончик стоит на обочине, в полутьме под деревьями и в вечерних сумерках. И в салоне, куда Арти смотрит через зеркало заднего вида, почти ничего не видно. Кушетка справа, и парни на ней лежат "ложками", спина к груди. Каллен на краю, Шеридан у самой стенки, лицом к ней. Футболка Шери валяется где-то на полу, и в полутьме видно светлое плечо и запрокинутое лицо, его половинку в ворохе тугих темных локонов - глаза зажмурены и губы приоткрыты. На темной джинсе, на фоне согнутого, находящегося в закрывающем положении колена - уходящая куда-то в полутьму между бедер смуглая рука Каллена. Светлые пальцы поверх загорелого плеча, поверх крокодила и красной решетки под ним, сжатые судорожно, крепко. И сдавленный, легкий, как тончайший шелк - стон.
Это пошло, и вызывающе, и откровенно - как удар кулаком в лицо.
Арти смотрит в зеркало, просто не в силах оторвать взгляд, хотя стоило бы встать и расцепить их, потому что то, что делает Каллен - это переходит всякие границы. Но Кэл что-то шепчет, и Шери смеется, хрипло, коротко, первый раз за все это время, и у Арти просто не стает сил, чтоб подняться.
Это святотатство, и вместе с тем Шеридан позволяет это. Потому что они все втроем настолько вместе, насколько - больше он просто не может себе представить. И он знает, что Каллен больше ничего не сделает, что это всего лишь игра, и что Арти - пусть и ревнует по-своему, но никогда не сделает чего-то подобного, не допустит. И что это уже ничего не испортит, и что уже все равно... И поэтому он это позволяет. Он допускает это, хотя не уверен, что хочет этого. Но Кэл так осторожен, и так ласков... и он настолько родной, настолько свой в доску...
Уже через двадцать минут Шеридан спит, укрытый пледом, разметавшийся на кушетке. Каллен курит в окошко, вытянувшись на пассажирском кресле, опустив его спинку и задрав на торпеду ноги в растоптанных черных кедах. Арти вычитывает Кэла в пол голоса, мрачно и сухо. И тот смеется:
- Чувак! Я же ни в одном глазу, я просто сделал то, что я хотел; и то, чего он хотел... Ты же знаешь, что я бы не принуждал...
- Вы пьяные в стельку.
- Он - пьяный в стельку. А я - стекл, как трезвышко. - Каллен снова смеется, тихо, сдавленно. Они с Арти оба говорят очень тихо - чтоб не разбудить Шери.
- Он - не такой.
- Да я тоже не такой. Он же завтра не вспомнит ничего...
- Кэл, ты сраное животное. Так нельзя.
- Можно, Арти. Можно. Секс не портит дружбу, дружбу портит любовь. А это даже сексом не было.
- Не испорти ему жизнь. - Завершает разговор Арти, и поднимает руки в ответ на попытку Каллена оправдаться, и отмахнуться, и на все уверения, и на всё остальное. Потому что знает - все слова совершенно бесполезны. Что Кэл, и правда, не навредит.
Но для Шеридана все всегда может быть хуже - они оба это знают.Серия шестая. Про девочек и мальчиковСопли, романтика, флафф, G. ЗЫ Почему-то самая длинная часть)
В кемпинге до ужаса хорошо. Пусть и живут они до сих пор в фургончике - лень было искать палатку, да и привыкли уже. Здесь всегда шумно, здесь нет ни одного знакомого лица, и можно делать вид, что всего произошедшего просто не было.
Наверное, Шеридан нашел здесь то уникальное, новое состояние покоя, которое так долго искал в полутемной спальне, под одеялом, в обнимку с шалью Далии. Вероятней всего, эта маленькая ложь продержит его до той поры, когда станет не так больно при воспоминании о родных лицах. И может быть где-то в дороге он найдет замену. Если не на всю оставшуюся жизнь, то на несколько месяцев. А может быть и лет.
Каллен говорит, что Шери "уже жмет" в брюках, что так долго сам бы не выдержал, что уже пора. Говорит, что воздержание вредит здоровью. Шеридан даже не ехидничает в ответ, хотя все это усугубляется тем, что у него нет даже метра личного пространства, где он мог бы побыть один. Да он и не уверен в том, а хочется ли ему на самом деле.
Постоянные подколки друга только дразнят его, а крепкие руки, периодически пытающиеся залезть туда, куда никто не звал, уже порядком начинают бесить. Поэтому он рад, что в ближайшей группе палаток собрались только девчонки, и Кэл переключил на них свое внимание, оставив его в покое.
Арти еще вчера вечером на попутке уехал в город - у них почти кончилась еда, а побираться среди соседей ни у одного из парней нет желания. И Шеридан ночевал в спальнике, на крыше фургона, слабохарактерно ретировавшись из салона наверх.
Первое время ему было все равно, пялит ли где-то поблизости Каллен очередную девчонку, или нет - тот был до жуткого тих, и пассиям своим тоже затыкал рот. Хотя и не заморачивался, есть ли в фургончике кто-то помимо него. До какого-то момента Шери вообще не отсекал весь этот разврат, большую часть прецедентов просто проспав. Однако со временем Каллен наглеет все больше, и Арти стал чем-то вроде лакмусовой бумажки - если старается свалить куда-нибудь подальше, значит романтичное "ля-ля" в исполнении Каллена и очередной девицы (происходящее, как правило, в той части салона, где был руль и пассажирское сидение) должно было перерасти в нечто куда более конкретное.
Сегодня же Кэл просто превзошел сам себя, да и барышня попалась ему далеко не тихая. То ли они выпили вместе, что им совсем планки сорвало... То ли траву курили... Но спать рядом с двумя животными, трахавшимися, пусть даже, в дальней части салона, Шери не смог. Ощущение предательства усугубилось тем, что ровно через пятнадцать минут после его ухода (Шеридан сделал для себя крайне нецензурный вывод на этот счет: прерываться не стали, уже когда закончили - поняли свое счастье) парочка перебралась в спальную часть салона... и продолжила там.
Несколько часов он просидел у костра, завернувшись в спальник, а потом, когда все звуки в фургончике наконец стихли, устроился спать на его крыше. Завтрак грел тоже на огне, и не смотря на утреннюю прохладу, со всей ее росой и промозглостью, за вещами внутрь не полез. Первый раз за все то время, что они были вместе, испытывая омерзение.
Он завтракал, сидя на крыше фургончика, в одних джинсах, держа на коленях миску с распаренной овсянкой. Сжимая в кулаке горсть изюма, заедая морщинистой суховатой сладостью чуть теплую жижу из миски. Сонно, недовольно жмурился на солнце, ежась, и раз за разом, под дуновением прохладного еще, весеннего ветра, покрываясь мурашками.
- Привет. - Звучит чуть хриплое откуда-то снизу, с земли. То, что приветствие относилось именно к нему, Шери соображает не сразу. Необходимо еще короткое мягкое покашливание.
На вытоптанной земле перед фургоном стоит девчонка - со светлыми, русыми дредами, перевязанными бонданой. В растянутом реглане непонятного бурого цвета и тертых джинсах. Босиком. Переминается с ноги на ногу, пряча озябшие ладони в карманы реглана. Плоскогрудая, бесформенная, как мальчишка. С симпатичной, детской еще пухлощекой мордашкой. Она не старше девятнадцати, думает Шеридан, откровенно ее разглядывая, и она передергивает под этим взглядом плечами так, будто он видит ее насквозь, видит ее голой, не иначе.
- Привет... - Отвечает ей тоже хрипло, растерянно и невнятно.
Какое-то время они просто разглядывают друг друга, изучают, как двое диких животных, не знающих, чего друг от друга ждать. И Шери готов ставить что угодно на кон, что девчушка гадает - безопасно ли с ним заговаривать, или нет.
- Там моя подруга... - Говорит в итоге дивное создание, зачем-то показывая на фургончик пальцем с длинной ссадиной вдоль костяшек.
- Мм... - Шеридан наклоняет голову к плечу, машинально заправляет волосы за ухо.
Снова повисает неловкая пауза, и до него постепенно доходит, что она почти наверняка ночевала одна, и теперь пытается найти хоть кого-то из своих. - Они спят. Наверное. - Зачем-то добавляет через паузу. Что еще они могут делать там так тихо, если не спать?..
Пауза затягивается, и необходимость ее прервать давит на плечи неприятной тяжестью, отзывается зудом в загривке.
- Не стой на земле босиком. - В конце концов, Шери вздыхает, неуклюже сдвигаясь вбок. - Иди сюда. Не обижу. - Хлопает по спальнику рядом с собой. Приглашает.
Девчонка взбирается на фургончик без промедления и ловко, как обезьянка. Садится на нагретое место, поджимая под себя ноги, стараясь отогреться. Смотрит в его миску с какой-то голодной котеночной непосредственностью.
Шеридан просто не выдерживает:
- Будешь есть? - Кивает на тарелку с еще теплой кашей. Чтоб сделать еще, нужно спуститься вниз, снова разжечь истлевающий костер, поставить греться воду... Очень долго и лень.
- Да. - Ответ поспешен настолько, что невольно наводит на мысли о том, не голодом ли морили этого ребенка.
Шери отдает ей тарелку, ложку. Подставляет раскрытую ладонь, в которой горсть изюма. Девчонка ест молча и жадно; съежившаяся, взъерошенная, как воробей. "Клюет" сладкие вяленые ягоды, забирая по одной сложенными щепотью пальцами. Щекотно. Почти смешно. Шеридан смотрит на нее, наблюдая, невольно улыбаясь. Она отирает рот тыльной стороной ладони, смазав по щеке след золы и угля. Светлая кожа в напылении почти прозрачных веснушек кажется серой от мельчайших частичек пепла. Наверняка она тоже всю ночь у костра проторчала. Если не заснула возле него. Глаза у нее серые, как январский лед или утренняя дымка. Лучистые, большие, под тенью густых изогнутых ресниц.
- Я Шеридан. - Улыбка невольно становится шире, когда девчонка облизывается, оглядывая пустую тарелку так, будто где-то на стенке осталось еще что-то вкусное, что можно съесть, просто отерев пальцем.
- Марион. - Смешная. Протягивает руку. Хрупкая ладошка почти прячется в широкой, мужской ладони Шеридана.
Марион-воробей. Он подкармливал ее тайком, будто это было преступлением. Будто это имело смысл - скрываться. Он слушал ее щебет, со странным спокойствием переносил сначала ее прикосновения, потом слабые, совершенно невинные попытки обнять. Потом лежал на ее коленях. Три недели - это так мало. И так много, чтобы привязаться.
Она приехала с сестрой и подругами. Своими и сестриными. У них каникулы. Сестра чинно гуляла с Арти в тени деревьев. Подруга - каждую божую ночь неизменно проводила с Калленом. А Марион - завтракала с Шери.
Странное чутье выводило девчонку из палатки именно в тот момент, когда Шеридан забирался на фургон с миской чего-нибудь. И уже через несколько дней они ели одной ложкой, забыв об условностях и прочей никому не нужной чепухе.
Она не лезла к нему в душу, больше рассказывала про себя. Она не кадрила его, не флиртовала, не трепетала ресницами, соприкоснувшись руками или бедрами, когда они сидели рядом. Она брала его именно этим - тем, что ей ничего не было от него нужно, кроме кружки горячего чаю и бесконечной внимательности ко всем ее историям. Ему не было нужно от нее ничего, кроме широкой задорной улыбки.
- Ты такой клевый! - Шепчет она ему на ухо каждый раз, обнимая в благодарность за теплый завтрак и мимолетное внимание.
Кажется, они действительно стали похожи на птиц - мелких, серых, устраивающихся на ночь на баллюстрадах домов и на сточных трубах. Место встречи изменить нельзя. Арти уже порядком злит, что они не слезают с крыши фургончика. Но дальше невнятного ворчания дело не идет. Крыша истоптана, там поселилась кофейная банка для окурков и стаканчик с увядшей тухлой ромашкой, которую притащила Марион.
- Волосы длинные... - Она никак не может успокоиться, теребит тугие, заворачивающиеся колечками кудри. - Почему ты без сережки? - Кажется, это беспокоит ее куда больше, чем обручальное кольцо на левой его руке. - Тебе было бы к лицу.
- Не знаю. В голову не приходило... - Шеридан со всевозрастающей подозрительностью наблюдает, как у нее вспыхивают глаза, загораются шальным азартом. И понимает, что уже не отвертится.
- У меня есть колечко! - Заговорщически шепчет Марион. У нее самой уши - в бахроме стали и серебра, обрамленное металлом от мочки до самого "королевского" хряща.
И уже через полчаса левое ухо у него горит огнем, и она прижимает к свежей ранке дольку яблока, потому что льда у них совсем нет.
- Больно?.. - Смотрит сочувствующе, и опасливо, и виновато. И раньше, чем он успевает ответить, тянется вперед, к нему, говоря - спешно, очень тихо. - Я поцелую, и совсем-совсем болеть не будет!
И действительно целует, едва касается губами мочки, куда только что засадила иглой, и куда вдевала простое стальное кольцо с шариком-грузком. Замирает. И доля секунды превращается в растянуто долгий момент, в котором можно почувствовать замерший выдох, теплый, прямо в ухо. И тончайшие волоски, выбившиеся из дреды и щекочущие щеку. И дикий, женский запах, не скраденный дурацкими дезодорантами, духами, оттененный только отзвуком кострового дыма и мыла.
И Шеридана накрывает медленно, жарко и душно. Тяжесть рождается где-то под солнечным сплетением, падает вниз, куда-то между бедер, спокойным уверенным теплом. И в следующий миг они лицом к лицу. И поцелуй встречен - не просто принят, но встречен приоткрытыми мягкими губами, с привкусом фруктовой карамели и чая. И у них обоих глаза открыты. И они совсем не дышат.
Поцелуй выходит долгим, неумелым и робким. Неуверенным.
И Шеридан обнаруживает свою ладонь на ее шее, под теплым воротом реглана, под пучком жестких дред. И какое-то время они сидят прямо так: он, скрестив по-турецки ноги, а она в невесомости застыв над ним, упираясь одной рукой в согнутое колено.
- Спасибо. - Они говорят это синхронно, одинаково сипло, в губы друг другу, и все еще соприкасаясь кончиками носов, лбами, дыханием.
Она никогда до этого не целовалась, думает Шери.
Он слишком много курит, думает Марион.
И они плавно, как опадающие с дерева листки, отстраняются. Это не побег - это просто рассоединение. Потому что ни один из них не готов пойти дальше. Каждый - по своим причинам.
Шеридан не выдерживает, проводит кончиками пальцев по пухлым, таким детским губам, ярким, мерцающим влагой от поцелуя. Только что, прикасаясь к этим губам, он словно сделал отрезвляющий глоток холодной воды. Как если бы утолил мучительную жажду, терзавшую его так долго...
А на следующий день его будит гул мотора, и лихорадочный стук в дверь. И натянув джинсы, выглянув на улицу из салона фургончика, он попадает в душные, пахнущие костром и горячим шоколадом объятья, сонный, едва соображающий.
- Мы уезжаем. - Знакомо, таинственно шепчет Марион, цепляясь за его шею и запустив пальцы в спутанные со сна волосы. Гладит затылок. Как настоящая женщина, не как ребенок.
Отстраняется так же стремительно, как и обняла. Ловит за щеки - одна ладонь раскрыта, другая почему-то сжата в кулак. Задевает еще ноющее ухо. Больно.
И мягко, поверхностно целует в губы.
- Ты очень большой, Шери. - Как и раньше, едва слышно говорит ему, никому больше: не миру, не небу, - ему. - Большой здесь. - Ладонь нажимает на грудь, на ребра, где под плотью и костьми бьется сердце. И одновременно это прикосновение отталкивает, отстраняет.
Раскрытая ладонь ловит за руку, закрытая - оставляет Шери что-то жесткое, завернутое в хрустящую бумажку.
Марион бежит к трейлеру. И Шеридан смотрит ей в спину. И она обута в какие-то кеды. И на реглане надпись флуоресцентными красками: "Freedom".
А в бумажке кожаный шнурок, на котором желтоватый клык в жесткой оплетке.
И два слова.
"Когда-нибудь встретимся".UPD 5. Серия седьмая. Про человеческие недостатки.Некоторая несвязность, минимум диалогов. PG за мат.С самого утра дорогу застилает туман, густой, как мокрая марлевая тряпка, наброшенная на стекла. По трассе можно ехать только с черепашьей скоростью, края дороги едва заметны - мелькают черно-серыми полосками металлического ограждения, ребрами старых, местами ржавых заборов.
Днем, когда туман вроде бы слегка редеет, погода более солнечной не становится. Небо хмурится, давит тяжелыми дымными тучами. И в конце концов, уже к сумеркам прорывается, как застарелый гнойник, обильным дождем, прибивающим к земле и туман, и грязь дорожной пыли, и сухие листья с травой.
Фургон еле тащится - бензобак почти пуст, и колеса по мокрому асфальту ходят так неровно, что пришлось сбросить скорость до минимума, чтоб не вкатиться на повороте в придорожный кустарник. Покрышки давно уже почти лысые.
У руля сейчас Шери, часа два назад сменивший Арти, сейчас дремлющего в салоне на кушетке. Каллен курит на пассажирском сидении, недовольно шипя на брызги, попадающие ему в лицо из щели приоткрытого окна. Шеридан почти наугад протягивает руку, отобрав у Кэла сигарету, затягивается, следя за дорогой и свободной рукой придерживая руль. Сейчас трасса почти прямая, так что можно изредка отвлекаться, не рискуя потерять управление.
- Жрать охота... - Каллен ждет, когда ему вернут сигарету, делает последнюю тягу и выбрасывает окурок в окно, сразу поднимая стекло.
- Через пару километров на карте бензозаправка... Можно будет заправиться и перехватить заодно чего-нибудь... - Шери плотной струйкой выдыхает дым изо рта, меняет руки на руле, локтем левой упираясь в узкий бортик дверцы у самого стекла.
Он сам хочет даже не есть, а в душ - дня три уже, наверное, они едут "туда, не знаю, куда", и умываются только на заправочных станциях да в туалетах кафешек.
Вся терпимость Шеридана, бывшая с ним последний год, пока они колесили по штатам - она начинает стремительно испаряться. Он уже готов снова искать работу - как-то не возникает сомнений в том, что из клиники его давно уволили. Просто потому, что мобильный остался дома, и совершенно бесполезно вспоминать, когда был последний разговор с начальством. И потому что все мыслимые и немыслимые сроки давным давно истекли. Будь он трижды талантлив и четырежды незаменим - он не длань Господня. Ждать его так долго никто не будет.
Разговор не клеится, а радио шипит помехами из-за сильного дождя, поэтому они выключили его, и теперь кроме мурлыканья мотора и шума лупящих по крыше капель их ничего не отвлекает. Каждый, кажется, занят своими мыслями, они даже смотрят в разные стороны - Шери на дорогу, а Каллен куда-то за боковое стекло, в подернутую дождевой дымкой бурую степь. Только Арти едва слышно сопит за нитками разноцветных бус, закрывающими вход в спальную часть фургона.
На заправке они тоже расходятся в разные стороны. Кэл идет внутрь, в кафе, заказывать им ужин. А Шеридан к окошку диспетчера - рассчитываться за бензин. Оба они какое-то время заняты - где-то в ярком свете, за стеклянными витринами Кэл ждет, пока приготовят сандвичи; а Шери вскоре снова на водительском месте, отъезжает немного вбок, чтоб освободить место у колонки. Закуривает, откинувшись на спинку сидения и прикрыв глаза.
Он успевает почти задремать, когда дверца салона распахивается, Каллен взлетает на свое сидение, швырнув в салон бумажный пакет.
- Трогай! - Выкрикивает ничего не соображающему Шери, захлопывает дверцу, повторяя взахлеб, - Трогай, блядь! Трогай, ну?!
И пока Шеридан заводит мотор, из кафе - он едва это замечает в боковом зеркале - выбегают двое копов, вскидывая стволы. И стреляют в их фургон, прямо в его черную задницу, в закрытые изнутри дверцы. И Шери сжимается на сидении, выворачивая руль и с места стартует в максимум скорости, по скользкой дороге вымахнув сразу на середину трассы - слава богам, она сейчас пуста, иначе они разбились бы в блин, в лепешку. В гармошку жатого, гофрированного метала в праздничной россыпи стекла и цветного пластика.
А где-то сзади загораются яркие огни полицейских мигалок - хорошо, что машина только одна. Плохо, что она вообще есть. Потому что Шеридан напуган до полусмерти. Ладони холодные и мокрые.
Фургон вихляет по мокрому асфальту, и сворачивая на развилке, Шери достаточно хорошо соображает, чтоб не включать фары и габаритники, но ему от того только хуже - он совершенно ничего не видит впереди, и только жмет на газ, истерично выворачивая руль, пытаясь хоть как-то сохранить прямую.
И не получается. Потому что фургон заносит, разворачивает, и он скатывается вниз по насыпи, прямо на крутом повороте съезжая в кювет, в какую-то канаву и кусты. И, кажется, они все четверо истошно орут - Шери напугано, Каллен восторженно, Арти матом, а фургон - судя по всему, от боли. Потому что проходит еще доля секунды, и он носом въезжает в ближайшее дерево.
И, наверное, сам Господь Бог закрывает их своей рукой - от копов, потому что машина проносится мимо, воя на ходу сиреной; от взрыва, потому что мотор глохнет, и только дымится что-то густо под капотом; от травм, потому что - пусть они все оглушены, но отделались только синяками да шишками.
Несколько безумно долгих минут в салоне фургона очень тихо. Только дождь стучит по крашенному в черный цвет металлу крыши. Шуршит над ними крона дерева, в которое они врезались.
- Бля~а... - Хрипло, распевно стонет Каллен, и такое впечатление, что стонет от удовольствия, а не от боли или с перепугу. Ругательствами выплескивает едкий тяжелый страх, спертым комом стоящий в легких и бьющийся заполошно в венах.
- Что ты натворил?.. - Шеридан тоже хрипит. Откидывается на спинку сидения, закрывает глаза. Из носа хлещет кровь - если он не сломал его, это будет чудо. Потому что об руль его приложило смачно.
Каллен молчит, и только шумно, влажно дышит, дико улыбаясь, тоже полулежа на своем сидении. В темноте этой улыбки совсем не рассмотреть.
- Какого хрена ты натворил?! - Срывается на крик Шери, рванувшись к Кэлу, вцепляясь в его толстовку, рванув на себя. Каллен заливисто, будто пьяно хохочет, отбиваясь скорее шутя, явно не чуя ничего опасного от обычно тихого и ласкового Шери. А того душит слепая, не находящая выхода ярость.
Они вываливаются через боковую дверцу из салона - Кэл открыл ее, рванулся наружу, не рассчитав. И Шери, применявший слишком большое усилие, чтоб его удержать, уходит следом, зацепив коленом ручку передач, приземляясь в мутную грязную лужу, прямо поверх Каллена.
И это даже не драка - это избиение, потому что Кэл даже не сопротивляется, он просто закрывает голову руками и пытается отползти от злющего Шеридана куда-нибудь подальше. И сверху льет дождь, и уже через десяток секунд они оба грязные и мокрые до нитки - никакого душа не надо.
Арти оттаскивает Шери в сторону, валит в ледяную воду, кричит что-то в лицо. А у Шери перед глазами бешеная муть, и во рту солоно.
Где-то сбоку стонет Кэл. Тихо, беспомощно скулит.
И пока Шеридан лежит, закрыв глаза, остывая под проливным дождем, совершенно не в силах двинуться - так дрожит все тело - от холода, и отступающего страха, и злости... Арти пытается выяснить, что же вытворил Кэл.
Тот невнятен до крайности. Губы разбиты, и, повозившись языком во рту, он сплевывает осколок переднего зуба, одной рукой держась за ноющие ребра, согнувшись пополам и продолжая сидеть на месте.
А потом Шеридан, кое-как преодолев расстояние между ними, прямо так - на коленях, обнимает шалого, затравленно глянувшего на него Кэла, и глухо просит прощения. Хотя стоило бы двинуть еще пару раз.
И просит - никогда, ни за что больше так не делать.
И Каллен клянется и божится.
И клятвы этой хватает только лишь на три недели.
А еще через несколько недель Шеридан заходит на заправку вместе с ним, и у них за спинами Арти, и у всех троих в руках - по револьверу.
Потому что Шеридан пришел к выводу, что лучше они будут прикрывать Кэла и контролировать его, чем попадут вместе с ним. Все равно он уже их впутал.
Самому Шери придуманные мотивации кажутся зыбкими, но все вокруг него последние пару лет настолько зыбко, что он уже привык.
И обнимая Каллена там, под дождем, у дымящегося фургона, он только краем сознания подумал о том, что, наверное, понимает, почему Кэл сделал это.
Но на самом деле от понимания он был далек ровно так же, как далека Земля от Солнца. UPD 4. Серия n. Про время.Многабукаф, сбивчивых и несвязных, вне очередни. PG за психологичкуНа долгий год боли покинуло его тело.
Мир, перевернувшийся с ног на голову, и обратно. Снова и снова, раз за разом, все больше сбивая с толку. Муторно и монотонно. Привычно. Как занудный однообразный йодль.
Мучительное наслаждение сменяется настолько же мучительной болью, растерянностью и тоской. Чтоб на их место уже спустя несколько минут-часов-дней пришло успокоение и настоящее счастье. Только для того, чтоб раствориться снова в тупом отчаянье.
Кэл и Арти. Звонок Далии, ее голос в трубке. Ее "я приеду".
Только нужно дождаться. От Денвера до Сан-Диего - совсем недалеко.
И тут же Анна. Роман с ней. Оказывается. Шеридан испытывает к себе отвращение, и не укладывается в его голове - как он мог поступить так с ней. Как он мог предать Далию. Как он вообще мог - быть настолько другим.
И ужасней всего, что ничего он не помнит.
Следом Никита. Живая тяжесть в руках. Тепло. Прикосновение. Шепот, который - о, черт - так нужен был. На ухо.
Дыхание. Вера. Сиюминутная, оттого теплая, закрывшая за собой все то, что всколыхнула Анна.
И тут же он испаряется, уходит, оставляя за собой тяжесть разлуки. Когда понимаешь, что больше никогда не увидишь - не прикоснешься, не ощутишь дыхания, шепота, ритма сердечного... Ничего.
Нырок в бутылку. Пьянеть, чтобы забыться. Чтобы не помнить.
На дне бултыхается маслянисто-желтая пухлая личинка. Лайм - горек. Соль - въедлива.
И поцелуй в коридоре. Такой, вроде бы, ожидаемый, такой естественный. На мгновение - жарко захватывает сексуальный контакт. Сексуальный - не просто тактильный.
И мгновенный паралич. И глухой, беспросветный страх, потому что не можешь даже закричать.
Санитары. Драка. Наркотическое забвение. Мягкие стены. Белый коридор. Доктор Как-его-там с мерзкой, лицемерно-издевательской фамилией. Lovejoy.
Этого не может быть. Не может быть потому что... Не может!
И очень даже может.
Белая таблетка. Красная. Желтая. Капсулы-капсулы. Радужные наркотические сны, и черное забвение. Бесконечные попытки диалога. Медикаментозный рай.
Успокоение, тупое до тошноты.
Протяжная "С-с-с-с!" и дурацкие улыбки.
Мальчишка-змея. Неизлечимо, бесконечно брошенный. Всеми.
Они будто ведут связный разговор, но все внутри коллапсирует, потому что разговор не связан, он бессмысленный. И одновременно настолько прозрачен, что Шери снова начинает верить в Бога. Верить в проведение и в то, что окружающая реальность - не реальна.
Но его сознание мыкается из стороны в сторону, его преследуют двойные стандарты. Он ненавидит Бостон, хочет оттуда бежать, но одновременно хочет туда вернуться. Ему противна клиника, врач вызывает омерзение, как какой-то патанатом, ковыряющийся в воспаленных буграх раковой опухоли - роется он в сознании и подсознании, раз за разом сковыривает корку подживающей плоти. И одновременно с этим - чтоб ему - вызывает слабохарактерные проявления доверия.
Шеридан все время верит и не верит. Его мир делится пополам, и каждая половина хочет сожрать его и не оставить ничего.
И все, что ему остается - это ждать.
Бесконечно, ипохондриально, заунывно. Загробно.
Он ждет, но не уверен, кого. Он просто, тупо, ждет.
И наконец, когда он убеждается в том, что Она не придет, кажется, перестает верить вообще во что-нибудь...
Он решает сыграть.
Ролевая игра в соцадаптацию. Во вменяемость.
- Отрекаюсь.
Три. Чертовых. Раза. Отрекаюсь.
Если вам будет легче. Ну, да...
Потому что он хотел увидеть другой пистолет, а на стол положили именно тот, что был у его отца, а не тот, который дарила Анна. А значит это больше реальность, чем он думает. Или они просто больше знают.
Игры разума. Он сделал свой ход, потерял время, но выиграл...
Выиграл тяжелую, беспроглядную депрессию.
Выйдя из клиники, какое-то время он спасался мальчиком-змеей, цепляясь за него, как за спасательный круг. Но он тоже ушел - это был ожидаемый и логичный исход. Которого Шеридан тоже ждал. Но не думал, что он будет именно таким.
Когда смотришь на пустую кровать, когда не находишь в холле и в коридорах, знакомых настолько, что знаешь - как и где ты ходил.
А потом стоишь у надгробной плиты, и смотришь на даты. Тоже привычно. И внутри - привычно - пусто и холодно. Будто горевшая там свеча уже давно потухла, и ребра успели выстыть от холода окружающего мира.
И вроде бы есть работа. И вроде бы бессмысленно ждать. Но он носит на гранитную плиту цветы, и убирает мусор. Пока не выдерживает окончательно.
И тогда он ищет телефонную книгу. И найдя номер, задает один единственный вопрос:
- Встретимся?
И не ждет ответа. Потому что знает, что явится сам. Если отошьют. Потому что больше никого нет. Потому что он не умеет пить с женщинами, потому что он не будет пить один, потому что любовь-радость - это тоже не выход и не вариант.
И каждый новый раз, когда приходит край, когда, кажется, у самого горла снова встает желание - влезть в петлю, как в клинике; или сигануть с балкона его проклятой Нью-Йоркской квартиры, где в сейфе до сих пор стоит пустая теперь картонная коробка...
Он звонит. Он приносит бутылки. И пьет.
И со временем снова находит в себе силы улыбаться, и делать вид, что все в порядке. Привыкает. Хотя от этой привычки еще более тошно, чем от необходимости защищать себя, и еще несколько чужих жизней.
И вот уже, кажется, есть налаженный логичный ритм. Жизнь встала на рельсы и идет своим чередом. И в квартире пусто, и детская заперта на ключ.
Когда на могильной плите появляется надпись.
"Время пришло".
Он переживает свою истерику молча, неподвижно, давясь воздухом, потому что в груди - смесь эйфорического восторга и панического ужаса.
А дома в почтовом ящике лежит приглашение.
И когда они с Джао разговаривают по телефону, они оба хохочут, как ненормальные. Хотя иначе, наверное, просто нельзя.
И все то время, пока они сидят с ним за стойкой, и пьют свои коктейли, Шеридан не может найти себе места. И бесконечно ждет, ждет, ждет. Сильнее, чем за весь этот год - ждет.
И дождавшись, не может найти в себе решимости заговорить. Встать. Выдохнуть.
Как первый контакт. Как будто увидеть а инее на окне образ Иисуса.
И-и-и...
- Потанцуем?
Ее рука в его ладони. И запах прежний. И дыхание такое теплое. И хочется опуститься на колени и плакать. И не отпускать ее никогда. Чтобы не было автострады, и аварии, и второго июня. Но он знает, что она пришла забрать его. Что это - последний раз. Что следующего не будет.
И это мучительно больно. И он мучительно счастлив. И эта двойственность, наверное, не оставит его никогда.
И год боли того стоит. С лихвой. И он готов его отдать снова, ради еще одной встречи. И еще одной, и еще... Чтобы сидеть за столиком, держать ее на коленях и слушать ее дыхание. Просто слушать дыхание, и ничего больше. Потому что Её - больше нет. Уже три года как. А здесь она есть.
Но там, где минуты были днями - здесь они короче секунды. Бегут быстро, сочатся сквозь пальцы, и времени не может быть достаточно. Времени с ней. Потому что его всегда мало, когда счастлив настолько.
И нужно уходить. И то, что не является ложью - всегда горчит.
- Я сейчас вернусь... - Говорит она, и уходит.
И теперь ожидание снова превращается в год. В изматывающие болезненные секунды. И даже пока они впятером - Шеридан, и Мей, и Джао, и Сара, и их светловолосая спутница - бегут в коридоре; когда берутся за проклятый рубильник - он верит и ждет, что она придет.
И с каждой новой секундой все страшней и все более угнетающе... ждать.
А ему надо так мало - просто сказать "прощай". Сказать, потому что тогда не успел. Не получилось.
Но ее нет, и нет, и нет...
И Джао конечно прав - она не придет. Она не захочет этого прощания. Но он ничего не знает. И она не может соврать - Шеридан не верит, что она может.
И в самый последний момент, когда глаза зажмурены, и в кулаке - металлическая ручка рубильника. В другую его ладонь проскальзывают пальцы... которые он сжимает сильно, потому что верит - если держать крепко, то она уйдет с ним.
И Далия шепчет:
- Я люблю тебя.
И падение вниз оглушающе внезапно - с пустыми руками, в вакууме несуществующей пустоты - становится для него еще одним годом. Боли.
И когда полет прекращается, - так хочется прижать ладонь к лицу, но оно остается голым, потому что между ладонью и лицом - стеклянная маска.
И слезы, как кислота.
А лицо остается голым. Первый раз в жизни. Не - закрытым.
И даже не смотря на то, что на нем комбинезон, и фильтры с сипом чистят воздух, которым он дышит - никогда, никогда до сегодня не чувствовал он себя настолько уязвимым и беззащитным.
Как забытый в чужом городе ребенок.
Не один. Но считающий себя одиноким.
И его болезнь - не вирус, и не галлюцинации. А нечто намного более тягостное.
Нечто, до чего никому кроме него нет дела - он уверен.
Потому что никто не сможет заменить.
Никогда...
Никто.
Вероятней всего, данная "серия" впоследствии будет переписана. Я понимаю, что здесь происходит. Люди, присутствовавшие в игре - понимают. А посторонний человек - нет.
Потому - переписана. Ждите.3 DOORS DOWN "Pages"3 DOORS DOWN "Pages"
What happens to a man when
He spills his heart on a page and
He watches words flow away then
His feelings lie on the page alone
There waiting
For someone who cares to read them
To open their eyes to see them
To see if they can make his thoughts their own
To find out that maybe your life's not perfect
Maybe it's not worth what he gives away
You can see that this broken soul is bleeding
So you concede your feelings inside yourself
And wander through my heart
Letting you see through me
Now only consumes me
Forget your pain, watch me fall apart
What happens to a soul when
It's trapped inside his emotions
And all of these words he's spoken
They bind him to the life he's left behind
And every new step he takes
He knows that he might not make it
To all of these dreams that he has yet to find
Maybe your life's not perfect
But maybe it's not worth what he gives away
You can see that this broken soul is bleeding
So you concede your feelings inside yourself
And wander through my heart
Letting you see through me
Now only consumes me
Forget your pain and watch me fall apart
You can see that this broken soul is bleeding
So you concede your feelings inside yourself
And wander through my heart
Letting you see through me
Now only consumes me
Forget your pain and watch me fall apart
As i fall apart
@настроение:
@темы:
Sheridan,
Корябалки
-
-
01.09.2010 в 10:48Игрок, спасибо тебе. С вашего позволения жду еще.
П.С. =*
-
-
01.09.2010 в 12:23Вот такая я свинья)
Будет еще)
Спасибо за отзыв)
-
-
01.09.2010 в 13:19-
-
01.09.2010 в 13:54Спасибо)
-
-
01.09.2010 в 18:12Спасибо.
Смею ждать ещё.
-
-
01.09.2010 в 18:46Будет еще, но уже, наверное, завтра.
-
-
01.09.2010 в 19:14-
-
01.09.2010 в 20:45Чёрт. на одном вдохе. Потрясающе.
-
-
01.09.2010 в 20:52Twar
*развел руками* Я жестокий демиург...
Altaly
Спасибо.
-
-
02.09.2010 в 00:59-
-
02.09.2010 в 08:21Лучше - не будет. *тихим шепотом* Увы.
-
-
27.09.2010 в 16:34-
-
27.09.2010 в 16:47-
-
27.09.2010 в 16:48И за хорошую игру спасибо.
Жду ещё)
-
-
27.09.2010 в 16:51Тебе спасибо))
Я подумаю)
-
-
28.09.2010 в 05:06-
-
28.09.2010 в 08:22Что именно?
-
-
28.09.2010 в 12:53-
-
28.09.2010 в 14:00Ээээ... Спасибо.
-
-
28.09.2010 в 14:53Шнридана обнять и плакать только.
-
-
28.09.2010 в 15:15А вы шо делаете?
Называете истеричкой)))
-
-
28.09.2010 в 15:53А это из разряда "мы тебя не жалееем... Неееее.. нираааазу"
ну лааадна! почувствовала себя вселенским злецом.
-
-
28.09.2010 в 16:14Лицемеры!
-
-
28.09.2010 в 16:16Who knows, who knows ...
-
-
01.10.2010 в 16:49-
-
01.10.2010 в 17:02Ми %)
Понятно. Никакой конкретики)
-
-
04.10.2010 в 17:57-
-
04.10.2010 в 18:25Как всегда, пожалуйста
-
-
05.10.2010 в 11:42-
-
25.10.2010 в 23:09До дрожи в пальцах...